1 апреля 90 года
…
Володя Михайлов приходил, рассказывал о поездке в Москву, о посещении собрания «Демократической России», показывал ксерокопии эмигрантских изданий: газеты «Русская мысль», журнала «Посев», каких-то брошюр, все это раздавали бесплатно. Володя купил мне 1 том «Архипелага Гулаг».
Ходили с ним в баню. Народу было на удивление мало. Напарились, без веника, правда.
2 апреля 90 года
{…}
22:55 Слава богу, Косте полегче. 37,6 впервые за эти тяжелые сутки. Температуру ничем было не сбить он горел у нас огнем, к телу не притронуться – горячее.
Утром Л.Г. довез нас до хирургии. Костя был настолько слаб, что на ногах не стоял, обливался потом.
23:35 Листаю дневники, выискиваю в них всякие упоминания о Коле, как будто это что-то исправит, в чем-то поможет. Господи, как я любил этого человека! Я не сознавал этого, не понимал насколько моя жизнь слилась с ним. Мне страшно тяжело без него, ночами я оплакиваю Колю, не в силах сдержать слез и сейчас. Все напоминает мне о нем. Книги, которые я не успел ему подарить, кроссовки, похожие на те, в которых он ходил дома, и которые всегда предлагал мне, а сам оставался босиком или обувал какие-то растоптанные шлепанцы… Но больше всего мучает меня слово, услышанное где-то. Я тороплюсь записать, чтобы не дай бог не забыть, и тут в сердце кольнет: «А кому это теперь надо? Коли нет»
Это горе никогда не отодвинется от меня на безопасное расстояние, всегда будет обдавать ужасом невозвратной потери.
Весь вечер читал Косте «Детские года Багрова-внука». Едва не охрип. Он слушал с большим интересом. Да и мне было интересно, я вошел во вкус чтения, стал меньше ошибаться и перевирать слова
3 апреля 90 года
11:05 Косте, слава богу, полегче. Температура упала до 35 с небольшим. И Люда сегодня спала всю ночь. Про меня и говорить нечего, дрых сном младенца.
12:10 Сегодня зима. Снег выпал ночью и еще не растаял.
21:05 День прошел, снег растаял, потемнело. К вечеру подул упругий, будто слегка подогретый, ветер, подсушивший асфальт и мелкие лужицы. Я не торопясь шел в город, размышляя по привычке о вещах отвлеченных, мне был приятен сам процесс ходьбы. Все не то.
Шел в город и дорогой думал о Коле, о то, как тесно его жизнь и судьба переплелись с моей жизнью и моей судьбой. Разъять их невозможно, они представляют собой единое целое… С его смертью моя жизнь лишилась главной духовной опоры, лишилась, может быть, суть, сердцевины. Как жить без этой сердцевины? Завтра будет сорок дней как его нет.
4 апреля 90 года
10:00 Сороковой день. Сердце щемит.
День сегодня хмурый, непроспавшийся. Надо принуждать себя садиться за работу. Дела запущены, тянуть дальше некуда.
11:40 Вечером вчера приходила Ира Матвиенко, рассказывала: «Александра Вас. Блинова подбегает ко мне в коридоре, хватает за рукав и кричит: «Ира, ты читала, человеку сделали операцию, пересадили голову оленя, человек и живет!» Александра Вас. не м.б.» «Да как же не может быть? Вот же в газете написано и фотография есть.» И тычет в газету, фотографию показывает. Я ей говорю, что газета-то, поглядите, за 1 апреля.» «Но как же, ведь вот написано» И побежала дальше другим рассказывать.
13:10 Дождь идет. Как в день смерти, день похорон и поминок, так и в сороковой день. И меня на оставляет мысль, высказанная Астафьевым в «Зрячем посохе», что природа и впрямь тоскует о хорошем человеке, желая помаять, побередить души оставшихся жить.
14:25 Дождь так и идет, в комнате полумрак, но свет я не включаю, слушаю гут дождя и думаю о Коле. Меня мучает, что мы так и не успели поговорить в последний раз, что я не пришел, как обещал, что у Руслана мы не встретились, а он ждал меня…
23:55 Письмо от Мишки. Не понял он моей боли за Колю Лаврова. Решил, что меня пугает страх собственной смерти. Обидно и грустно, но что делать: у каждого из нас своя жизнь. Он наслаждается поздней любовью, я… мучаюсь, хандрю
…
5 апреля 90 года
0:05 Спать хочу, настроение плохое, весь день мне не по себе. Думаю о Коле, сердце болит совсем не шуточно. Наклонюсь, руку левую протяну и сразу в сердце резкая ноющая боль.
Ходил в редакцию. Глупый спор с Володей и Валей по поводу статьи в «Советской России». Я разволновался, рассердился, насилу привел себя в чувство. Неловко вышло.
Утром собирался с Женькой ехать в совхоз «Горский»
Костя дочитал «Детские годы Багрова-внука». Вечером говорили с ним о литературе. Поводом послужили экзаменационные вопросы, принесенные сегодня пацанами-одноклассниками.
16:20 Как избавиться от хронофагов? Эти бесстыдные пожиратели чужого времени не знают ему цены, потому что собственное время им не дорого, они не знают, куда его деть, как убить…
20:40 Читал, измаялся от газетно-журнального чтива. Какая гнусь стекает, к примеру, с огоньковских, насквозь лживых, страниц, какая мешанина, волна откровенной вражды, глупости, психоза, раздуваемого усердно справа и слева… Лучше бы ничего этого и не читать, лучше бы об этом не слышать. Политические страсти кипят в столицах, а в нашей провинциальной глуши все другое, хотя отголоски столичных битв докатываются и до нас, грешных.
22:00 Позвонил Кочевнику, Руслану Дериглазову. Кочевник только что приехал из Воронежа, собирается в Ташкент. «Приеду оттуда числа 18, надо будет Володю Михайлова снять дома, на работе, среди избирателей… Это для Америки. А заодно и твоих стариков. Хочу потом снять Посад, редакторшу свою туда отвезу, покажу ей.»
Руслан говорил, что живет суетой, гости одолели: «Художник из Москвы приехал с д…й (неразб.) на этюды, он мой старый друг, еще один давнишний друг из Новосибирская гостил, поэт из Москвы… И все с возлияниями Сам понимаешь каково потом от этого отходить. Жду редколлегию газеты «Литературная Россия»
6 апреля 90 года
1:00 Смерть друзей тем страшна, что ты сразу, в один миг, лишаешься будущего.
11:40 Проснулся около девяти, сердце сдавлено, сжато в комок. Умылся, позавтракал, побрился… Все делал не торопясь, медленно размаиваясь от тяжкого пустого сна. Статью не доделал с вечера, хотя как будто бы и мысли были и настроние.
18:20 С утра крепко морозило, на лужах был лёд, сейчас солнце. Маятно. Никуда еще не ходил. Работа не идет, отвлекаюсь то на одно, то на другое. Собираюсь в баню. Жду редакторского звонка, мы не договорили с ним о квартирных делах.
Мама звонила, «Коровушка отелилась, тёлочку принесла. Приезжай, попьёшь молочка. Творог коплю к пасхе.»
Завтра Благовещенье. «Птичка гнездышко не вьет, девица кос не заплетает» Это Надежда говорила, когда Люда на работу ходила. А послезавтра – Вербное воскресенье.
Голова болит. Давление скорее всего.
20:20 Только что пришел из бани. Пару не было и в помине. Пьяненький Миша Филиппов, сосед с верхнего этажа, рассуждал в парилке о демократической платформе в партии.
23:30 Стирка и сопровождающая ее домашняя суета. Делать ничего не могу, голова раскалывается.
7 апреля 90 года
22:50 Вспомнил о Коле, и не могу удержаться от слез. Ну почему же всякие подонки существуют на земле, а он нет? Где справедливость? «Коня, собака, крыса будут жить, а тебе нельзя» — воскликнул король Лир о смерти младшей дочери Корделии. Все мои мысли натыкаются в конце-концов на память о Коле. Я не могу не думать о нем. Шли вечером с Костей отправлять на почту пакет, дождливо и сумрачно было на мосту, я и подумал, что здесь проходил Коля летом 87 года, когда он пять дней жил у нас, а мы в это время гостили в Таллине. Если бы можно было что-то переставить местами в прошлом… Я бы тогда никуда не поехал, остался бы и мы бы провели пять прекрасных вечеров с чаепитиями и разговорами. Я бы показал ему все, что люблю в Малой Вишере, надарил бы ему кучу книг… Но там уже ничего не изменишь, не перевернешь, остается память, пугающая меня своей жестокой безысходностью.
Письмо мы отправили уже в десятом часу, совсем стемнело, дождь сменился сперва редким сухим снегом, а потом он повалил крупными белыми хлопьями, в одну минуту облепил нас с ног до головы закружил в бесконечном бессмысленном вихре. Так мы с Костей и шли сквозь эту безлико влажную кисею, пахнущую снеговой свежестью и рассуждали о том, что снег делает видимым поднебесное пространство, которое сразу становится живым и обитаемым. Уютная Московская улица сделалась еще уютнее, чище и новее, будто ее прибрали и поднарядили к Благовещенью.
8 апреля 90 года
2:05 Посмотрели зачем-то старый фильм по телевизору: «Анатомия любви». Я помню студентом смотрел этот в общем-то заурядный фильм.
Опеченский Посад. С М.Вишеры до Боровичей ехал с Игорем Соколовым. Дорогой разговаривали о политике, о кооперативах, о жизни… Игорь работает энергетиком у Марка Масарского. Он учился в школе с его младшим братом Володей. Оказывается, у Марии Алексеевны трое детей: Ида, Марк и Володя от первого брата и Ольга и Татьяна от второго.
Морозило. Ветер был очень холодный. Приехал я на перелучском автобуса, Игорь поехал в Хвойную по делам.
Вечером сходили с Наташей на кладбище, обошли всех, кого знали, на все могилы посыпали пшена. Оттуда я зашел в баню, попарился к В.Ф. заглянул ненадолго, захватив у нее отпечатанный очерк.
9 апреля 90 года
Солнечно и морозно. Весь день вчерашний и сегодняшний болит голова, ничего ее не взять. Таблетки не помогают. Походили с Наташей по магазинам, ничего не купили, кроме избранного Михаила Осоргина.
Купили маме кофту, надо Наташе отдать еще 15 рублей, кофта стоит 60 рублей.
Утром поеду с Василием, в семь часов.
10 апреля 90 года
9:00 Окуловка. Еду зайцем на электричке. За билетами сходить не успел. Васька довез меня до КТП, а оттуда – молчаливый, коротко остриженный парень, водитель тихоходного контейнеровоза. Денег с меня он не взял. «Нет, денег я не беру. Если возьму, у меня сразу машина ломается»
10:20 Пожар в Окуловке. Рыжие жадные языки пламени.
23:55 День прошел без остатка, тупо и плохо. На сердце – камень, на душе – тьма. Нервы как у барышни-институтки. Не хватает сил преодолеть собственные капризы.
Приехал Саша Петров. Лежит сейчас, читает «Московские новости». Володя приходил. Ужинали, говорили о политике и почему-то о женщинах. Звонил Вася Пилявский, сказал, что материал сдан в секретариат
11 апреля 90 года
11:00 Неприятное пробуждение, настроение хуже некуда, тоска. Так мы и не примерились. Я не смог себя преодолеть, — шлея под хвост попала, а это надолго, я себя знаю.
18:30 14 лет, как умер отец, четырнадцать долгих лет прошло с того сумрачного холодного дня. Я приехал полубольным, расклеившимся, дома не был почти два месяца, и когда вошел в комнату, где лежал отец, поразился страшной перемене, произошедшей с ним: он был невероятно худ, чёрен, небрит, запавшие глаза горели туманным блеском… Я наклонился к нему: «Папа, ты узнаешь? Я твой сын Володя.» «А как же» — прошелестел он одними губами и в глазах блеснули слёзы. Теперь мне кажется, что меня он и ждал, и умер, дождавшись, наконец, сына, слишком занятого собой.
На книжный привоз я все же опоздал. Шёл по городу в дурном расположении духа, ни на кого не глядел и был в высшей степени неприятен самому себе. Не нравилось мне как я одет, как выгляжу, как хмурю и без того унылый морщинистый лоб.
23:30 Настроение чуть лучше. Позвонил маме. Плохо было слышно. Она сказала, что Федор Егорыч приедет в Машей на Пасху.
Читал Ю.Кузнецова и вспоминал Колю. И опять сердце облилось кровью – никогда его больше не увижу. Вспоминал как в одну из встреч мы говорили с ним о Кузнецове, Коля читал мне его «Атомную сказку», «Я пил из черепа отца…» и говорил, что он очень сильный поэт, но человек странный, какая-то нелепая публика крутится вокруг него…
12 апреля 90 года
20:10 Весь день дома. Костя первый день в школе. Получил «пятерку по физике». Доволен.
День канул в Лету без следа. Что осталось в памяти и сердце? Да почти ничего. Подготовил к печати две авторских рукописи, одну полностью перелопатив, другую – частично. Вот и все. Читал Вл.Бондаренко, мысли верные, точные ёмкие. Со многих из того, что он говорит, я согласен.
Думаю о Коле, не могу не думать о нем. До сих пор произошедшее кажется страшным, фантастическим сном, не верится в реальность его смерти.
13 апреля 90 года
Шестнадцатая годовщина со дня нашей свадьбы, совершеннолетие супружеской жизни. Господи, слова-то какие суконные.
Сегодня чистый четверг. Сходил в баню. У женщин огромная очередь, у мужиков – никого. Полупустая баня, пару – хоть отбавляй. «Чист после бани и тверд», но камень на душе, тревога, маета… Жизнь не радуем, ничего хорошего не вижу впереди.
22:20 Вечером. Часов в 6 звонил Володя Колбунов из Барнаула: «Тебе не стыдно? Я уж думаю, куда он пропал, может уже в Москве, в АПН или в Тассе?»
14 апреля 90 года
20:00 Письмо Володе не дописал. Ждем гостей: Владимира Павловича и Галину Ивановну. Весь вечер ушел на хлопоты и приготовления. Делали котлеты, салат, селедку, без конца мыли посуду, суетились.
Гости ушли около часу ночи. В.П. и Г.И. странная, но любопытная пара: «вода и камень, лед и пламень» Он серьезен и неулыбчив, она – неугомонна и вздорная. «Я учитель от бога» — говорила она на полном серьезе. «Это моя жизнь. Я понимаю детей, я умею с ними… Я выписываю журнал «Ровесник», читаю им, а они меня слушают вот с такими глазами…»
— Вы не любите Розенбаума? Да вы что? Ведь он же Володин однокурсник!
Пасха
15 апреля 90 года
10:55 Электричка на Окуловку. Еду домой. Стоим где-то среди леса. Опоздаю я на все свои автобусы. Народу в вагоне много, несмотря на святой праздник – сегодня Пасха.
Окуловка. 12:40 Билеты на Хвойнинский свободно. Сижу уже в автобусе, жду когда поедем. День разгуливается понемногу. А утром было хмуро, сумрачно, хотя и темно.
Боровичи 14:00 Полчаса до автобуса. Солнечно, но ветрено на автостанции под козырьком, где я сижу на скамейке. Сегодня здесь малолюдно – праздник.
Опеченский Посад Приехал в половине четвертого.
Приехал в половине четвертого. Наташа встретила меня у бывшего парома. Дома были Федор Егорович и Маша. Посидели, поговорили и Афанасьевы вскоре засобирались домой. Перелучский автобус прошел мимо, никого не взял на этой остановке. Еле-еле нашли попутку, Юра Агеев согласился довести наших гостей на своем красном «Москвиче» Пока стояли дважды принимался дождь и даже несколько раз погромыхивало. Настоящая гроза разразилась, когда мы уже сидели дома. Дождь хлестал как из ведра, молнии сверкали и справа и слева, гром грохотал весело и тревожно. Часа полтора гремело, сверкало и лилось. Вера Филатова говорила, что после грозы зависла на рекой двойная радуга.
Вечером ходил провожать Наташу. Было свежо и сыро. Воздух был удивительно светел, как в юности, когда эта ночная прохлада с запахами дождя, мокрой дороги, молодой, едва народившейся, травы и запахами леса и болот сводила с ума, любовный бред ударял в бедную голову и ты не знал куда себя деть.
16 апреля 90 года
2:00 Но эта удивительная ночь, сырая, таинственная никого не волнует, никому не интересна… Я прошел вдоль набережной – пусто, ни души.
13:45 Очень тепло сегодня. Ходили с Наташей в Посад.
20:35 Солнце опускается за лес, устроив тихий малиновый пожар среди сосен. Вкопал один столб и переколотил прясло в завалившемся заборе. Очень устал, сердце едва трепыхается, без конца лизал валидол, но помогал он мало. Заказал М.Вишеру, лежу на диване, проглотив двадцать капель корвалола.
17 апреля 90 года
По радио отзвучали последние аккорды гимна. Провожал Наташу
Темное небо вызвездилось и мерцало над головой драгоценной россыпью звезд.
Сердце болит. Ощущение близкой смерти не отпускает в последнее время. Сердце напоминает о себе каждый день.
9:00 Успел на электричку, еду, как всегда, зайцем – билеты купить не успел. До перекрестка довез меня парень молчавший всю дорогу. Молчал и я, думая о том, что вот пришла еще одна весна, что Коля не дождался ее и что мы никогда уже не будет говорить об этом, и все мои дорожные впечатления никому, кроме меня, не нужны. Да и для меня они потеряли свою привлекательность. И я думаю о том, что все эти верстовые столбы, линии электропередач, елки, набрякшие под грузом шишек, эта сухая еще пожухлая трава, оконцы талой болотной воды – все это очень скоро будет существовать без меня, как существует без Коли Лаврова, так ценившего и понимавшего утреннюю стылость, дымку тумана, испарину над крышей… И вот именно его-то не пощадила немилосердная судьба.
Утром проснулся на целый час раньше и чуть было не убежал на дорогу к шести, а не к семи часам. Звонил в Свердловск, там сказали, что Сашка уволился полторы недели назад, что больше там ничего не знают.
9:40 Боровенка. Стоим здесь минут десять уже. Утром чувствовал себя совсем больным и разбитым. Смерял температуру: 37.2.
18 апреля 90 года
2:39 Сердце щемит, пью корвалол.
Сегодня Федул. Пришел Федул, тепляк надул. На Федула выставляют окна. Такой, оказывается, сегодня знаменательный день.
2:45 Давит сердце, не дает покоя.
20 апреля 90 года
1:20 Новгород. Карусель из встреч, разговоров, воспоминаний… Растолстевший Лавреха, оплывший как налим. Столкнулись с ним в «Кулинарии» на Советской. Как ты? Я все там же, а ты? Мы с Васей Пилявским «обедали» мороженым, он за соседним столом тоже вкушал мороженое. Этакий раздобревший господин в клетчатой рубахе и серых брюках.
Саня Чепока (Белозеров) выскочил неведомо откуда, узнал, остановился, пожал руку и убежал. «Я все так же художником в Автотрансе» Девятиэтажка рядом. Знаешь?
Надя Павлова (Надия) – директор службы ВОС (я пошутил «а ВОС и ныне там» «История с английским (говорили об истфиле) как поросенок с хреном» «Когда пьешь турецкий кофе кажется, что ты в Стамбуле» Много хохотали, вспоминали у Татьяны Овчинниковой в гостях
Саша Балашов, мой бывший ученик из вспомогательной школы, грузчик в той же «Кулинарии», где я еще до встречи с Лаврехой покупал торт, названный почему-то «Осенним»
Надию провожали какими-то задворками, упирающимися в тупик. «Эта дорога напоминает мне наш путь к коммунизму»
Виктор Петрович Кондратьев. Ехали с ним до Новгорода, разговорились дорогой. Надо об этом поподробнее написать. Некогда сейчас. Спать хочу, несмотря на крепкий кофе, заваренный Надеждой.
День вышел глупый и суматошный. На улице Горького я выиграл на книжную лотерею прекрасный альбом Репина, самую дорогую из всех книг, лежащих на столе. И тут же альбом этот я продал сам не знаю почему какой-то женщине. Мы были с Левой Сергеевым. Лева, ободренный моей удачей, отдал рубль, но вытянул только какую-то патриотическую дребедень под названием «Коммунисты, вперед!»
Хотел уехать на Боровичском поезде и опоздал на какие-то минуты. Пришлось остаться на ночлег у Овчинниковых. На соседней кровати спит Иван Николаевич, истово ненавидящий Горбачева и верящий, что человек типа Сталина навел бы порядок и вывел страну из болота. Спорить с ним бесполезно.
8:45 Уезжаю с чувством тяжелым и неприятным.
21:10 Малая Вишера Саня Белозеров, маленький, кривоногий, суетливо перебегал проспект Карла Маркса. Короткий черный затертый кожан, пиджак, щеточка усов, очки непомерно широкие и большие на его маленьком лице.
21 апреля 90 года
22:45 День был жаркий и майский. Поздно встал. Долго приходил в себя со сна: кашлял, обливаясь липким потом и чувствуя тяжесть в затылке и неприятную сухость во рту… Намеревался засадить себя за работу, да не вышло. Отправились с Людой в город, обошли все магазины, почти ничего не купили – пусто в магазине. Я устал. С чего?
Виктор Петрович Кондратьев (Из разговора в автобусе)
«940 метров намерил я палкой до моего двора. Столбов 20 понадобиться, если через 50 метров ставить. 24 штуки я заготовил, (слово неразб.) и окорил. Надо б позвать кого из энергетиков, спросить как навинчивать изоляторы. Зимовей обещает помочь с линией. При мне звонил электрикам. Это для меня, конечно, большая радость. Будет электричество, не надо хоть воду на коромыслах таскать. Тяжело все-таки руками-то.
23 стога у самого было накошено. Брат (Рим Петрович, откуда родители такое имя выкопали – не знаю, мы его Римкой звали) так вот брат помогал косить, у него лошадь, косилка, грабилка – все есть. Он уж много лет лесником работает в межхозяйственном лесхозе. Он с 31 года, помнит еще наш хутор, помнит как с горы катался. А я уже в Селищах родился в первый год как переехали 10 стогов по 90 рублей тонна прикупил в совхозе. Да комбикормов директор 3 тонны 600 прислал. Машина пришла: бери, тебе велено отдать. А куда девать? Я к кладовщику: нет ли места. Есть. Побежал, разобрал засеки, постелил брезент и ведрами с женой и соседом все перетаскали. Так быки сразу округлились, на глазах поднялись, в весе прибавили. Сдал хорошо. Два только на 300 кг не потянули, а остальные все больше. 6 тысяч заработал за вычетом всех затрат. По тысяче дал жене и старшему сыну, средним по 500 рублей и себе тысячу оставил на приобретение, на расчетный счет положил. Думал все деньги оставить, да решил что нужен стимул и детям-то. Все лето ведь работали. Ладно, я еще заработаю.
Старший нынче машину купил, я на очереди стоял. Москвич новой марки. Хочет уходить. Надоела, говорит, служба. Бросил бы все и уехал домой. Не по душе ему город. Да куда теперь денешься? Два с половиной месяца маленькому.
Женьке – 6 лет, Сережка, младший сын, не на много старше племянника, в третий класс ходит. Два ученика в деревне, он и девочка в седьмой класс ходит. В интернате живут, в Малой Вишере. На совхозном автобусе в понедельник увозят, а в субботу привозят их.
Магазин теперь работает. Такая хорошая женщина из приезжих, все привезет, заявки соберет, Сережку вот смерила, обещала форму на него привезти. У нас иной раз то можно купить, чего и в городе не увидишь. Женщины очень довольны.
Автобус не ходит. Мост проваливается. Молоденький тракторист ехал, опора подломилась, хорошо он выскочить успел. Тр-р развернуло, поставило на гусеницы лицом к городу, хотя он к деревне оттуда ехал. Собираются новый рядом ставить.
Славка выучился в Любани на шофера, возит на машине механика по ремонту жив.ферм, у того права недавно отняли. Весной в армию. Призывная комиссия уже была, признали годным.
Река рано очистилась ото льда, разлилась как никогда, не пройти было, обходил кругом, версты три до «хутора» выходило. Да и устанешь, пока туда, пока обратно. На обед домой не ходил, там себе варил, чтоб время даром не терять.
Зимой дорогу мне разбили, полосы, пашню испортили, столбы, изгороду мою помяли. Но это ничего. Пашню и сенокос жалко. Трактора на Падмошье и Поддубье ходили всю зиму, дорогу туда пробивали.
За год, тьфу-тьфу, ни ложки, ни гвоздя не пропало. Не запирал. Если надо, и стекла выбьют и двери не удержат.
Волк из-за реки зимой приходил. Я по следам определил. Думаю чего это собаке тут делать, поглядел: следы большие и один от другого далеко. Собаки так не ходят. Постоял он, поглядел, понюхал, видимо из дверей с того конца. Окна высоко, двери закрыты. И ушел. Больше не появлялся.
Землю брать? Боязно от с-за отрываться, тут я худо-бедно социально защищен. Помогут, если что, не бросят. Лет бы 20 назад этот закон… Тогда бы, конечно, взял землю. А сейчас и годы не те, и здоровья нет, и силы убывают.
Утром еле иной раз встанешь. Через не хочу приходится делать. Знаешь, что кроме тебя некому, и, как бы ни было тяжело, делаешь и понемножку вроде ничего, расходишься.
Родился в 37 году в лесхозе. На хуторе долго росла клубника, уже одичавшая, мелкая. Все там заросло ольхой и осиной.
Брат 30 лет в лесхозе. Корзинки плетет, мётлы делает. Зарабатывает неплохо. Был еще один брат, умер в 47 году.
Лошадь купил у совхоза. (С жеребенком ?)
До войну в деревне держали 200 коров и 150 лошадей и всем сена своего хватало, со стороны не возили. Всех надо было накормить. А теперь 6 коров вместе с моей, да 100 совхозных. И не прокормить, хотя сено со всей округи готовят. И Подмошье и Поддубье и Красная Вишерка (?)
Мать-покойница серпом траву в кустах жала. А теперь ива, как паутина, прет их земли. Год не покоси, уже косой не взять, топор нужен, а если еще год и еще?»
А ехал В.П. в Новгород вставлять зубы.
22 апреля 90 года
11:00 Электричка на Окуловку. Солнечный, с холодным ветром, день.
12:40 Хвойнинский автобус. Народу на автостанции нет. Тихо и пусто. У окошечка кассы никого. В воскресенье хорошо ездить.
23 апреля 90 года
23:50 Ездили с Володей Ефимовым в Жерновки, машину оставили в низине под горой, а сами пешком прогулялись до Парищихи. Крашеный синей краской дом Егора Ивановича Смирнова виден издалека. Первым встретили нас и лаем проводили две собачонки, одна – маленькая, криволапая, похожая на таксу, дворняга, вторая – чуть выше её, тощая, гибко-подвижная, шустрая. Так они и бежали следом покуда мы шли по тропке, по мосткам через низину к дому, синевшему на взгорке. На цепи лаем исходила еще одна собака, такой же несерьезной комплекции и наружности. Это была пестрой в отличие от двух чернявых собратьев.
Егор Иванович, крепкий румяный старик, встретил нас на пороге, прикрикнул на собак, поздоровался. «Вон откуда вы» — удивился он. «Проходите в дом. Мы всегда рады гостям. Чаем вас напоим. Таня, согрей гостям чайку»
И сходу стал рассказывать про собак, называя их батьком и сыном. «Батько – это низенький толстый кобель, а повыше – Постой – это его сын. Умная собака, скажу я вам. Все понимает, хоть и не говорит.
— Какой хороший, гостеприимчивый народ здесь жил. А урожаи? Да тут такие льны росли? Богатство. По качество не знаю с чем и сравнить. Какие полотенцы их него бабы ткали! Эх, видели бы вы. Все повывели, все пропало. Не лен был – сила!
— Пришел с войны 84 коровы в Жерновках держали(.) Теперь – 13. А покосу-то… Коси, не хочу. На свою корову кошу сам, никого не прошу. Ни трактора, ни машины, все сам. Кошу прям вкруг дома, в парке вот здесь. Зародишко тут ставлю, зимой потом на лошади вывожу.
— Сдал в последнее время. Шум в голове, ничего не вижу, как сетка от комаров в глазах. Так эта сетка и стоит. А так глаза красивы, не поверят, что больные.
— По 2 тонны молока за год выношу государству. Утром с битончиком по мосткам иду. С палочкой, ноги боля. А жена совсем никуда не ходит.
24 апреля 90 года
00:20 Спать хочу, ездили с Сашей за навозом в Бели. Школьный завхоз Михаил Григорьич, поживший смолоду в Сибири на Усть-Илиме, рассказывал о той жизни, как о загранице, хвастаясь колбасами разных сортов каких в Москве не было, разной рыбой, спиртом питьевым, — все это, если верить М.Г. было там навалом. «А лосятину там никто не брал, за мясо ее не считали»
Дядя Гоня, — так называл себя Егор Иванович. «Осека сам делаю. Ольху вырубаю каждую весну и осень.»
Ворота при въезде, старая калиточка с железной кованой цепочкой. «Я тр-тов сюда не пускаю. Вы мне тут все разобьёте. Объезжайте кругом. Зато деревня чистая, грязи и пыли нет.
— Лиса жила зиму в норе под ёлкой. Собаки были на привязи. Отпустили, выгнали ее, убежала. Белки. Одна с руки даже еле, палец лизнула. Откуда они такие (неразб.) …ие? Волки подходят, воют. Зайцы бегают. Утки прилетают на подернутый ряской пред – копанец, оставляя в ряске борозды. Журава прилетают, уже ходят по веретьям. Соловьи поют. Один прямо под коном в кусту поет, да как красиво то! Для человека поёт. Бывало идешь до Жерновок, а он сзади летит и поёт, поет…
— Русского играю на гармони. У меня старинная русская гармонь – минорка-трехрядка, таких теперь и не найдешь пожалуй.
— Нюша у меня хорошо поет песни. Батька у меня любил частушку сочинить. У него такое сложено про нашу жизнь. И Нюша поет.
— Я раньше всех переигрывал. Услышал по телевизору «Играй гармонь» другой наигрыш и живо подхватил. Понравилось мне. И теперь играю по-новому.
— Водка. Она мне и сена привезет и огород вспашет. Вот для чего она мне нужна
Зимой выйдешь. А в иней мол ёлки, как серебром закиданы. Утром идешь, солнце смотрит и так хорошо на душе мне делается, так легко. Я всех ребят вспоминаю, все вспоминаю: как работали, как жили… Как я могу бросить их, как уехать в Ленинград, если век тут прожил. Когда вхожу сюда, я со всеми разговариваю, как будто все живые.
Зеленый обелиск.
24 апреля 90 года
18:45 Ощущение провала времени. Куда оно уходит одному богу известно. Утром меня разбудил Саша. Я еле размаялся. Сходил в райком, взял доклад, врученный мне с таким видом, будто это документ огромной важности и силы. Веря Ивановна Мелехова, Тамара Ивановна Александрова, Владимир Иванович Самосюк… Особая райкомовская стать, особая поступь, особый тембр голоса. Доклад – очередная трескучая муть. Не хочется читать, не хочется вникать в путаницу казенных словосочетаний.
Посадил привезенные вчера из Парыжихи саженцв ёлочки и сосны. Неужели не пристанут?
А.И. недовольна моим сидением за столом. Надо на огороде работать, а я сижу с бумагами.
23:55 Вчера подпирали с Сашей забор. По-настоящему надо бы менять столбы, а не укреплять их подпорками. Но… некогда.
25 апреля 90 года
00:10 Верь, человек, тебя ожидает вечная жизнь (христианство)
Верь, человек, тебя ждет вечная смерть (атеизм)
Атеизм – тоже вера. В основе того и другого – вера
«Блаженные чистые сердцем, ибо оно Бога узрят»
Иисус Христос
21:50 Надо садиться за отчет с конференции. О чем писать? Не знаю. Этот спектакль, разыгранный по провинциальному сценарию не покажешь ведь как спектакль.
26 апреля 90 года
0:15 Пожалуй, лягу спать, утром напишу.
9:05 Яркое солнечное утро. Встал в половине девятого, умылся (,) выпил чашку растворимого кофе, купленного вчера на конференции
23:55 Отчет написал, правда, пока без концовки. Еле выдавил из себя 250 строчек. Устал. Голова болит. То ли от кофе, которого выпил сегодня две чашки, то от переживаний, что не умею, не сделаю
27 апреля 90 года
Отчет печатал в редакции. Колосова любезно согласилась дать мне ключи. 1:20 голова тяжелая, в ушах шум.
Вышел на крыльцо. В кромешной темноте, где-то у реки пробует голос соловей. В этом году я слышу его первый раз.
Когда опуститься ночь и поглотит деревню всю целиком вместе с домами, колодцем, огородами и сараями, кажется, что на многие версты вокруг нет не единой живой души.
28 апреля 90 года
0:50 Когда на деревню опустится глухая осенняя ночь и поглотит её всю целиком вместе с домами и сараями, банями и колодцами
Когда на землю опускается глухая осенняя ночь, обволакивающая своими незримыми тенетами…
Писать о поездке в деревню Еськово я, к сожалению, уже не в силах, хочу спать. Надо было сразу, по горячим следам писать и писать, а я пошел с Сашей в баню, потом долго сидел у телевизора.
Дорожники. Отхватили клок от деревни, обгрызли гору, бросив ее, как черствую горбушку… Наозоровали, навалили лесу, так и не убрав его с придорожной полосы, оставив гнить. Созидательная и разрушительная работа у нас идут рука об руку.
Брошенные разграбленные дома с выбитыми стеклами и ободранными стенами. Обшивке и дранку с крыш рвали для растопки. Все переломали, иссквернили ненадежные люди рыбаки и охотними
13:25 Люда с Костей уже в дороге. Вечером должны приехать. Дай бог, чтобы им повезло, чтоб нигде не ждали, не путались понапрасну.
В редакцию хожу, как на работу. Думал напроситься с ними в командировки, но они никуда не поехали и я, чтобы не терять задаром время, перепечатал письмо председателя колхоза «Пример» Анатолия Ефимовича Алексеева
День у с утра обещал быть солнечным и теплым, но уже к обеду нагнало туч и похолодало.
деревня Смердный двор, переименованная для благозвучия в Родники. Красивая и опрятная деревня, вольно раскинувшаяся на холме, изрядный кусок которого отхватили дорожники. Столетние елки, замшелые дупляные скворечники, еще дающие приют скворцам и синицам.
Мерзость запустения. Мы вошли в один дом. Все разгромлено и разграблено здесь давным-давно. Исполинских размеров дошники, еще вполне пригодные в хозяйстве, сундук, затейливо окованный железом по своим размерам напоминал одноместную каюту, еще один сундук поменьше доверху забит рамками для пчел, корыто, выдолбленное из цельного куска дерева, детали о ткацкого станка, приспособление для наматывания ниток, коровье ботало на цепи, грустно звякнувшее, едва Володя взял его в руки, косовица от двуручной косы, ухваты, битые чугуны, седелка на стене… Видно было, что жила здесь большая работящая семья во гласе с мастеровитым и умным хозяином. Все здесь было сработано его умелыми руками. Эта пристройка к избе служила, видимо, одновременно мастерской и кладовкой. В большом беспорядке на грязном полу были раскиданы столярные и плотницкие инструменты и приспособления, проржавевшие, пришедшие в полную негодность. Валялись ржавые кованые гвозди, дверные крючки, петли, щеколды… Всего этого у запасливого хозяина было много, все береглось на случай, если вдруг понадобиться, ничего не выбрасывалось без нужды. В сарая с провалившейся крышей еще лежало сено, так и не вывезенное отсюда. Оно уже слежалось, засиверило и пахло мышами и молью.
В огороде под старыми засохшими яблонями стояли ульи, выкрашенные блёклой красной и голубой краской. Замшелый осек местами завалился набок, открывая в заглохший огород, широкий и свободный доступ.
В доме напротив, с виду вполне добротном (все стекла в нем целы) царил такой же разгром
Наспех сколоченные двухэтажные нары – лежбище охотников и рыбаков, были закиданы подгоревшим сеном. На разоренном столе валялись вскрытые консервные банки, обрывки газет, окурки и обгоревшие спички
в красном углу криво висела икона с ободранным окладом. На столе валялся, выдранный с корнем, самодельный мудреный запор, предназначенный не меньше, чем для амбара. Запах давно покинутого человеческого жилья, старого дерева, опревших печных кирпичей и разбухших обоев витал в этом разоренном доме из двух просторных комнат отделённых друг от друга перегородкой. Посередь избы валялись стоптанные ботинки, широкая охотничья лыжа, мусор, накопленный непрошенными гостями. По-видимому здесь жил бригадир – на высоком крыльце валялась скмолзенная полевая сумка из старой, потрескавшейся кожи и жестяная табличка (невесть как попавшая сюда) с надписью: «Земское страхованiе» Просторный двор, примыкавший к дому, когда-то был полон живности. Хорошие дровни были прислонены к стене. А на улице, на месте то ли амбара, то ли сарая, растащенного на дрова валялись битые бутылки мутного стекла, полка для посуды, раздавленные заплешницы, дуги и самодельные жернова, представляющие собой деревянные чурбаки плотно забитые с концов жестяными пластинами. Они были ими как бы нафаршированы. Я сперва не понял что это за приспособления, пока Володя Ефимов мне не объяснил: «Это такая мельница, зерно молоть. Я молол. Насыплешь в дырку посредине зерна и вертишь по кругу, мука и сыпется во все стороны»
Детская кроватка ручной работы, крашеная синей краской стояла среди домашней рухляди.
20:10 Люда с Костей приехали. Суета и суматоха дома, когда не знаешь за что хвататься, что делать. Да еще Гена Тимофеев приехал, звонил, обещал придти. Саша был. Со всеми надо говорить, сидеть, тратя невозвратное время.
Вдохновение, осенившее меня вчера, после встречи с Федором Ивановичем Гавриловым и его сестрой Анной Ивановной Федуловой, погасло. Ничего от него не осталось.
29 апреля 90 года
3:00 Вышел на крыльцо – соловей поёт в кустах за рекой. Небо звездное, чистое, только по краям слегка подёрнуто кисеёй белых облаков.
В редакции сидел, задымила труба в общественной бане. Власова Людмила Александровна пошутила: «Наверное Серега Иванов кочегарку своими стихами топит» Серега – местный графоман, я его помню, стихи он носил тетрадками. Черт ногу сломит в них, на одну удачную рифму приходится тысяча глупых и неудачных.
*** Это напоминала следы исчезнувшей цивилизации. Да так, в сущности, и было. Стерлась с лица земли целая крестьянская цивилизация, где все было продумано и мудро, где всякая малость знала свое место, где действовала технология землепользования совершенная по тем временам
Днем. Часа упали с гвоздика на пол, треснуло стекло, и, похоже, ось маятника сломалась. Жаль мне отцовских часов, ношу их лет уже 18, не меньше
Пока мы с Геной курили на лавочке, провалилась в выгребную яму каурая кобыла Михаила Захаровича, бегавшая с черным (со звездой во лбу) годовалым жеребенком. Провалилась она задними ногами. Мужики, стоявшие в пивной очереди, засуетились, забегали. Откуда появился Михаил Захарович в фуражке-сталинке и в галифе. Суета вокруг лошади приняла более упорядоченный вид, но толку это, впрочем, не прибавило. Под брюхо лошади пытались подвести веревки, пытались поддомкратить ее силой, ничего не вышло. Подогнали трактор – «Беларусь», подвели под брюхом пожарные рукава, зацепили за крюк. Какой-то пьяный толкался в толпе, мешая всем и задираясь, его оттаскивали, он снова лез, размахивал руками, что-то горячо доказывал, совался к трактору, его не пускали, снова отпихивали… Откуда-то появились два милиционера, постояли в праздной толпе и ушли. В конце-концов бедную кобылу общими усилиями из ямы вытащили, она выскочила, блестя мокрым испачканным крупом и побежала к реке.
23:00 Звонил домой. У Наташи сгорел дом. Сегодня среди бела дня загорелся со двора. Васька работал и ничего сделать не могли. Запылал сразу под крышу. Кроме нашей пожарной приехали три городских и ничего, осталась только стенка. Мама говорила таким слабым и расстроенным голосом, что мне стало не по себе. Договорить мы не успели, разъединили нас. От Сашки ничего нет. Одни несчастья на нашу голову
30 апреля 90 года
10:40 Воркуют голуби, гортанно кричат галки – бестолковые и суетливые птицы. Тихо.
*** Тихий благостный вечер
д.Еськово Черемуха, толстая, ветвистая
Рябину спилили, отросток растёт. Посажена в 42 году
Ф.И. Я в сельсовете смеюся: «Платите мне три ставки: начальника погранзаставы, — рядом граница с Боровичским районом, охранника в лесхозе, что лес тут охраняю и квартирьера – по квартирам народ распределяю охотником и рыболовов»
Прошу их: только осторожней, ребята. Займется, не спасешь. Кинь спичку – все сгорит. Уже было так: механизаторы работали, зажгли траву и пошло. Я им потом еле докричался. Огонь к деревне уже подобрался, овин сгорел. Метров десять осталось. Опахивать потом пришлось у самой деревни.
Один год шел и бросил спичку. Хорошо увидел, да сразу затушил.
— Был у меня петух, такой голосистый. Бывало, запоет, сердце радуется. Да задавился, попал между лесин
19:15 День прошел, а что я за день сделал? Перелистывал блокнот, выписывая на листок основное, что запомнил из разговора с Егором Ивановичем Смирновым, думал как начну материал о нет. Ничего пока умного не придумал, только время извел
Крашеный голубой краской дом глядится издалека весело и нарядно. Казалось, спустись по тропинке в заболоченную низину, а потом поднимись на гору и ты увидишь жизнь счастливую и беззаботную.
Ночью ельник шумит и тревожно.