1 ноября 92 года
15:35 Вот и ноябрь… Студень, чернотроп, листокос, грудень… Снег идет. Ветер рвет с неосыпавшейся еще осины бурые клочья листьев и они вспархивают стаями, точно воробьи.
Посмотрели по телевизору фильм по чеховской «Дуэли» «Плохой хороший человек» с Олегом Далем, Высоцким и Папановым в главных ролях. «Никто не знает всей правды»… Прав Чехов, тысячу раз прав, не оставляя никому права судить людей. Больше правды за тем, кому меньше всех надо, в повести – за смешливым дьяконом и его дьяконицей, о которой он вспоминает с восторгом и умилением. А вчера был тоже любопытный польский фильм, который тоже назывался «Вчера». Семидесятые годы, битлзы и их фанатичные и смешные поклонники, которых так и зовут: Джон, Пол, Ринго…
2 ноября 92 года
«Обратный счет»
11:50 «А помнишь ли ты тот давний день начала мая, когда мы толпой зачем-то пошли к Жадинам и поднялись на заросшие соснами городище. День был, помнится, пригожий, с реки дул ветер. Теплый, пахнущий свежестью… ты была грустна, молчалива и участия в общем веселье не принимала. А все галдели, шутили, смеялись. Смеялся и я, хотя кошки у меня на душе скребли и было мне не до смеха. Ты была рядом и вместе с тем невыносимо далека от этого крутого высокого берега, откуда открывался такой прекрасный, такой радостный вид на излучину реки, на Нилушку, синеющую вдали и казавшуюся облаком, зацепившемся за землю.
13:20 Снег идет. Врачи говорят, что в снег чаще умирают сердечники. Снег идет, и цистерны, бегущие к Ленинграду, кажутся мне бусами, которые тянут за нитку, чтобы связать оба конца. Снег преображает даже такой скучный и безрадостный железнодорожный мир, который открывается из моего окна и который я вижу изо дня в день, не находя в нем никаких перемен. Ветер рвет остатки листьев с большой ветвистой осины, и они вспархивают в сереющую муть ранних ноябрьских сумерек, как воробьи»
(«Обратный отсчет»)
«Кажется, мы там выпивали, кажется, собирались куда-то идти, — я ничего этого не помню, я видел только тебя. А ты всем своим видом отсутствовала и никому, кроме меня, не было до этого дела. И тогда я прыгнул с откоса вниз, меня тряхнуло, понесло по песку, я едва удержался на ногах, еще чуть-чуть и лететь бы мне кубарем во Мсту, еще полноводную и студеную в эту пору. Глупо, конечно, я поступил. Что я хотел доказать этим? Я сильно ушибся, подвернул ногу и начерпал в ботинки песку, а когда вылез наверх, цепляясь за коренья и травы, все уже разладилось: никто не смеялся, кто-то на кого-то обиделся и все расходились кто куда. Ты, кажется, моего «героического» прыжка даже не заметила. Другое было у тебя на душе. Я понимал это и мне уже стыдно было за свою ужасную выходку.
23:50 Оттепель. Синоптики сулят на завтра плюсовую температуру. Возвращается забытая уже слякоть. Никуда за день не выходил, кроме как вечером за водой
3 ноября 92 года
2:00 Заклинило меня на этом немецком кладбище и ни с места
А у нас дома стоит широкое деревянное кресло, сработанное трудолюбивыми руками безвестного плотника из немцев или румын. Как оно к нам попало я не знаю и жив ли тот мастер, вернулся ли она благословенную родину или это его позеленевшие кости валяются в глухом лесу, но труды его не пропали
10:10 Проснулся в дурном расположении духа. Голова тяжелая, глаза слезятся, мышцы после вчерашних занятий болят, точно всю ночь на мне камни возили и в душе пустота.
13:00 «Он никак не мог понять почему она его никак не называет, умудряясь необидно обходиться без имени. Даже в единственном письме, написанном в порыве непонятных для него чувств, она его не называла…»
17:40 Достоевский называл русских людьми весьма непрочной ненависти.
«Жизнь – это тяжелая работа» Тургенев
4 ноября 92 года
12:30 Звонил Руслан, я еще спал и спросонья не понял ничего. «Ты что, Володя, начальство не узнаешь?» сказал Руслан, и я забормотал, что ночью долго сидел над материалом, поздно лег и еще сплю… Голос у него был тихий, болезненный, он сказал, что чувствует себя из рук вон плохо, что ходил к врачу и тот нашел у него сильнейшую депрессию. Дела с газетой идут из рук вон плохо, Ленинградская «Роспечать» отказывается распространять газету, она там не понравилась да и доставка слишком дорого обходится.
Утром слышал по Новгородскому радио Володю Михайлова. Он, как я понял, пока еще в Москве.
5 ноября 92 года
6:25 Ночь не спал, истязая организм свой сигаретами и крепким кофе. «Гробокрадов», кажется, заканчиваю. Осталось дописать ударный, всё объясняющий конец им можно ставить точку. Устал я и ничего уже не понимаю.
[…]
Новгород
6 ноября 92 года
8:45 Электричка на Окуловку. Приехали вчера в восьмом часу темного, сырого вечера. Моросил дождь, было мерзко, и грязь блестела под тусклыми и редкими фонарями «глазами цыганок», как поразительно точно сказал когда-то Велимир Хлебников.
Опеченский Посад. Приехал я около часу дня. В Боровичах сел на Ровенский автобус, и не успел пройти и пройти и полукилометра, как остановил машину Гена Щербенко (сосед), не гнушавшийся моей скромной двадцатипяткой. Честно сказал, я не думал, что деньги он возьмет. В автобусе за моей спиной сидели пацаны лет 10-12 с рюкзаками и холщевыми котомками, одетые по колхозному. Они громко разговаривали, и я невольно прислушался к их разговору. «Как называется эта река?» «Это кажется Мста, да, точно Мста» «Я не люблю… глину, моя любимая глина…» «Ты просто не имел с ней дела» «Какая церковь!» «Типичная новгородская церковь. Кирпичные стены без штукатурки» Я спросил их по какой надобности они путешествуют и из какой они школы. «Мы не из школы. Мы из клуба юных геологов, из Ленинграда, точнее из Санкт-Петербурга.» «А вы учитесь или исследуете что-то?» «И учимся и исследуем. Вчера были на карьере в Усть-Брынкино (?) Легче стало на душе оттого, что есть еще дети, которых интересуют такое далекое от коммерции дело, как геология, глины, разломы, образцы пород…
7 ноября 92 года
7:10 Бессонница. Голова тяжелая, но сна нет, и я сижу в своей комнате, пью крепко заверенный чай, читаю Юрия Казакова «Двое в декабре» и думаю-гадаю: кого бы мне уговорить съездить на Пятый участок, — нужны снимки немецкого кладбища. Позвонил Семену Андреевичу Ушанову, Глездунову Володе. Они кивают друг на друга: «Пусть Глездунов съездит, у него денег много, машина есть, бензин…» «А ты Сене-то позвони, ему 100 тысяч на дендропарк дают. Пусть поработает для общества».
19:40 Боровичи
Дом Мошенского автобуса еще целый час. Пойдет ли он еще — вот вопрос. День прошел в суете. Долго спал, встал с тяжелой головой и мутным рассудком. Пришла Наташа. Выпили в компании с мамой по рюмке водки. Поговорили скучно, без радости и смеха. Посмеялись правда, но как то невесело, с натугой. Мама хандрит, на работе она устает, нервничает, из-за меня переживает, считая, что худею я неспроста, что мне надо провериться, что неладно что-то со мной. Я её успокаиваю, отнекиваюсь, а сам думаю: может и правда со мной что то неладное? Что ж, если так, от судьбы не уйдешь, чему быть, того не миновать.
«Скучно жить на свете, господа.» Ту же истину, чуть иначе сказанную, услышал сегодня, обгоняя двух молодых женщин. « Ну что за жизнь? Ни радости, ни веселья, то одно, то другое, то третье…» Нет, кажется сказано было не так: «Ну что за жизнь? Не веселит ничего, не радует. не одно так другое, не другое, так третье…»
Как с этим не согласиться? Скучно, не весело, точно жизнь кончается.
Снег идет. А я опять одет не по сезону: полуботиночки, легкая серая куртка. Зеленую отдал ушивать Ольге Петровне. Пишу, с трудом превозмогая отвращение к процессу писания. Голова тяжелая, висок наливается свинцом. «Деревня Брюква» — сказал маленький, лет пяти, мальчик и засмеялся. Я невольно усмехнулся тоже. На улыбку сил у меня не хватило.
Крошечную заметку про Г., кажется, все прочитали. Анна Славянина: «Ну ты и написал! Все у него дешевле, ассортимент богатый. Расхвалил Г., а он дерёт три шкуры с народа. Водку по 250 рублей продаёт. И все у него так дорого, простому смертному не по карману. Спекуляция это, а не торговля»
Тоскливо как! Ждать еще полчаса. За два билета до Окуловки взяли с нас 88 рублей. Да Опеченского доехать стоит 25 рублей, это вместо 35-то копеек. До Боровичей довез меня молчаливый паренёк на белых «Жигулях», ехавший в позе американского киногероя с женой и ребёнком. Я заплатил ему 35 рублей, может быть и мало, но не с чего мне раскидываться деньгами.
На автостанции тихо и малолюдно. Дети только галдят и бегают, устав от вязкой неподвижности ожидания.
О чем теперь написать? Наверное возьмусь за Володю Захарова. Надо только снимок сделать.
8 ноября 92 года
Мошенское. «Суета сует и томление духа». В суете пролетел день с оттепелью утром и небольшим морозцем со снежной кутерьмой днем и ветром с реки. Топил баню у Куликовых, утеплял подвал, носил воду с колонки… Дела все мелкие, малосущественные, но необходимые. В последний раз в этом году заварил в котле крапиву, чистотел, мяту, малину и рябину— все, что достал из под снега, что подвернулось под руку. Парились с Костей […] Напарил его крепко, да и сам на парился, дважды бегал к реке, бросался в воду, тут же из нее выскакивая. Бегал босиком по снегу, это с непривычки-то, но кажется все обошлось и даже насморка пока, тьфу-тьфу, не заработал.
Андрюша Соколов « А.И., вы верите в Бога? Вот тут мне недавно бабушка подарила старинный крестик, он совсем не такой, какие сейчас делают. Я его на шею повесил. И как то днем в интернате задремал. И снится мне сон, что какой-то старик подходит ко мне и говорит: «Ты этот крестик сними и никогда не носи его. Ты его недостоин. А будешь носить, плохо тебе будет. Сними лучше.» И потерялся. Тут я соскочил, крестик этот снял, а повесил алюминиевый и ничего, все в порядке. А проснулся от страха»
Оказалось что он некрещеный.
9 ноября 92 года
13:10 Общий вагон Ленинградского поезда. Холодно. Народу в вагоне битком, хотя до отправки ещё почти целый час. Толстый мордатый проводник согласился взять нас «зайцами». Билетов нет. У кассы толпа. Бардак кругом несусветный. Автобус на Окуловку в 12:30 не было. Из Мошенского уехали в 14:40 с Олегом Александровым. На новгородском уехать не удалось, билеты продавали только до конца. Тащиться нам еще четыре с лишним часа, если, конечно, не попросят нас, если поезд не задержится, не опоздает… Если, если… Все в нашей жизни теперь держится на этом слове.
Ночью проснулся в непонятном страхе и беспокойстве. И долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок; выходил в туалет, бушевала вьюга на улице, кабель от антенны хлопал по обшивке и казалось будто кто-то робкий стучит, просится на ночлег. Я включил свет, посмотрел на часы: было начало пятого. Как уснул, я не заметил, а когда проснулся, было тепло, топилась, гудя и потрескивая, круглая печь
14:40 Валяемся с Костей на третьих полках, подстелив под себя грязные, замызганные матрасы. Вагонный скандал, вспыхнувший в соседнем купе из-за мест, кажется, стих. Ругались, перекрикивая друг друга, мужчина и женщина.
10 ноября 92 года
Весь день до глубокой ночи с Володей Михайловым. Переговорили, кажется, обо всем: о Мишкином самодурстве по отношению к Вале Базановой, о Ельцине, Хасбулатове, Бурбулисе, о том, что стоит в «Провинциале» открыть серию политических портретов незнаменитых депутатов
11 ноября 92 года
День истёк незаметно, по капле, пока не налился чернильной мутью мглы. Вечером приходили Таня с Ирой. […]
12 ноября 92 года
19:30 Сосредотачиваюсь на Володе Захарове. Читаю гоголевский «Портрет», пытаясь нащупать внутреннюю суть будущего материала и пока этой сути не нахожу. «Смотри, чтобы из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски. Рисунок у тебя не строг, а подчас и вовсе слаб, линия не видна; ты уже гоняешься
13 ноября 92 года
Пятница. Накануне поздно, около пяти утра, лег спать и встал поэтому поздно. Работа идет страшно медленно, собственно это еще и не работа, а подготовка к ней, заключающаяся в чтении и перелистывании старых тетрадей и книг, в выписывании из них каких-то мыслей, которые должны бы по идее пригодится, в пустом и бессмысленном сидении над чистым листом бумаги
14 ноября 92 года
12:30 Странный сон приснился мне сегодня. Незнакомая квартира со всеми коммунальными причиндалами, большой кухней и круглыми печками. Зима. Печки топятся. Отсветы огня лежат на полу. Незнакомая женщина лет пятидесяти с хвостиком. Какая-то (слово неразб.) старушка, сухонькая, лёгкая, с козой почему-то. Я заговариваю с этой старушкой, она мне что-то отвечает, занятая собой, между делом, и я, видя ее занятость, желаю ей доброго здоровья, на что моя хозяйка говорит: «Да что вы, господь с вами, она уже лет 15 лет как умерла. Вы же понимаете…» И тут только замечаю я, что все в этой квартире будто застыло, пылью подернулось. Все здесь, как в 60е годы: мебель, обои и тот неуловимый колорит, свойственный тому времени, который теперь исчез навсегда.
Потом мне снилось, что мы вышли с этой странной женщиной на улицу и оказались июньским полднем на окраине какого-то незнакомого городка. Из-за озера, к берегу которого подступал город, заходила гроза, пахло свежестью, молодой травой, как пахнет в предчувствии грозы, когда день еще не разгулялся и до вечера еще далеко. И я обрадовался, сказав, что будет дождь и в Малую Вишеру не следует ехать. Я почему-то не хотел ехать с этой женщиной домой.
И тут я проснулся. Шёл снег. Сегодня он идёт весь день, нанесло уже целые сугробы, и на завтра синоптики обещают оттепель
15 ноября 92 года
Половина пятого. Не сплю и не шибко хочу спать, хотя сидение мое затянулось. Работа пошла, но медленно
{Выписки, цитаты}
…
«Кто наблюдает ветер, тому не сеять, а кто смотрит на облака, тому не жать.»
Книга причей Соломоновых
…
«Человек вырастает по мере того, как растут его цели.»
У.Шекспир
16 ноября 92 года
3 часа утра.
«Обр.счет»
«Вот стоишь ты на мосту, улыбаешься, а в улыбке твоей грустной (ты всегда улыбаешься грустно) я читаю приговор себе запятая и приговор этот безутешен для меня и нет надежды на снисхождение: смягчения не будет, я знаю это и не отчаиваюсь. Скоро мне в армию и я ещё не знаю куда занесёт меня судьба. Я ничего не знаю и знать не хочу. Я смотрю на тебя, стараюсь запомнить как щуришься ты на солнце, как ветер задувает полу твоего плаща, расстёгнутого по случаю тёплой погоды… Ты куда-то спешишь и через минуту я буду с тоской и нежностью глядеть тебе вслед, вспоминая Маяковского, в ком находил тогда слабое утешение, и бормотать от безысходности: «дай хоть последний нежностью выстелить твой уходящий шаг.» Но это будет через минуту, а пока ты в моей мимолетной власти, какое ты даже не задумываешься: Я прошу тебя остановиться и щёлкаю затвором фотоаппарата. Старенькая «Смена» совершает чудо: Я отнимаю тебя от тебя, и во тьме…»
Нет, не идёт у меня «Обратный счёт», всё это не то, не так и ничего, кроме досады, я не чувствую сейчас.
Утром, после бессонной ночи, проводил Костю на автобус, купил ему билет (он стоит теперь 98 рублей) и отправился восвояси. Было темно, сыро, с крыш капала, на переговорном пункте желтел свет и на крыльце толпились люди. «Странно, — подумал я,- в такую рань кому-то надо звонить.»
Работать с пустой, гудящий головой, я уже не стал и лёг спать и проспал до часу, пока не разбудил меня в телефонный звонок. Звонил Гриша. Мы долго разговаривали с ним о несовпадениях и (неразб.) мирах. Гриша мучается старым, как мир, недугом. Обречённым, как все в нашем возрасте, на непонимание […] Об этом мы и рассуждали вчера, транжиря редакционные деньги (9 рублей 1 минута) Я всё время помнил об этом, хотя и постеснялся сказать […]
А вечером приходила к нам Валентина Феофановна с мужем Колей. Коля сменил нам смеситель, поставив взамен нашего старенький, но вполне исправный. Выпили по этому случаю бутылку коньяка азербайджанского. Работа опять побоку. Купил для Люды роскошные босоножки за 1600 руб. Занял у Зиминовых две тысячи.
17 ноября 92 года
14:45 Встал поздно, около двенадцати. Чем гремел гантелями, краем глаза смотрел при этом телевизионный фильм «Вечный муж» с Игорем Костелевским и Станиславом Любшиным. Взвесился вчера у Зиминовых – 79 килограммов, это килограммов на шесть больше того, что было летом. Опять я стал много есть, много спать и мало двигаться и работать. Не от этого ли болит спина, с неделю она меня донимает внезапным колотьем: не согнуться, не разогнуться? И я хожу, как старик, согбенным и (неразб.), пока не отпустит.
Сегодня решил поголодать. С утра выпил две чашки пустого чаю с ложечкой джема. И все.
18 ноября 92 года
1:10 Выкурил сигарету—появилась у меня такая странная потребность: покурить в ночной тиши. Открыл форточку—в форточку ворвался свежий, с запахом снега, ветер, и мне вспомнилось почему-то давняя зима 67 года, январь, 28 число, день рождения Гены Васина. Миша Павлов, охмелевший и угрюмый блюет(да простится мне сей натурализм) в открытую форточку, а из нее рвется в душную прокуренную комнату восхитительный свежий морозный пар и залетает белой мошкарой тут же тающий снег. Музыка гремит из недр зеленоглазой радиолы, пахнет вином и винным перегаром, закусками, духами и печным угаром— пахнет праздником, подходящим к своему грустному удалому концу с неразберихой музыки и болтовни, с раскиданными по кровати пластинками, с разгоряченными лицами и (неразб.) взглядами гостей и хозяев, когда всё выпито и съедено и «скатерть белая залита вином» когда осталось попить чаю и разойтись по домам, отыскав в груде пальтушек и шапок, свалянных под вешалкой плюс свой серенький обвислый демисезон с поясом, засунутым в карман… вот в эту минуту вбежал в дом растерянный и страшный Саня Кожевников: «Мишка у вас? Деда умер…» и мы вздрогнули невольно и протрезвели, и понеслись, кое как одевшись, вслед за Мишкой, который молча, широко и неуклюжа нёсся прямиком по дороге.
Дед лежал в спальне спокойный, усталый точно уснувший. Мишка бросился к нему, заплакал, а мы толклись рядом и отводили в сторону глаза натыкаясь взглядом на полушубки, висевшие на стене, на связки лука и неприбранность спальни
06:30 ну так и не закончил я статью, застрял на передках и ни с места
Наташе сегодня исполнилось 40 лет
19 ноября 92 года
8:30 Кофею напился, покурил в форточку и бессонной ночи как не было: я пока свеж, бодр полон сил и желания дописать очерк о Володе Захарове, который я решил назвать «Кто смотрит на облака…» Больше половины сделано, осталась сущая чепуха.
Ночью курил, пил чай, ел постные щи с чёрным хлебом, опять пил чай и опять курил, ц садился за машинку, печатал
20 ноября 92 года
13:55 Все заново переделываю. Не нравится то, что ещё вчера нравилось.
Синицы прилетают на окно, их не пугает Жанна Бичевская, поющая с проигрывателя
21 ноября 92 года
Михайлов день. Еду в Посад. Холодно в электричке, из окна дует, а за окном плывет, как в бреду, серая болезненная зима. Придорожные ели залеплены снегом, стога похожи на пасхальные куличи, облитые глазурью, а снег все сеет и сеет, еле заметный, как логарифмическая (?) сетка на окулярах бинокля. Спать хочу. Часа в четыре закончил я наконец своё затянувшееся повествование, озаглавленное не без изыска «Кто смотрит на облака…» вы провел, расставил запятые, поел—голод меня ни с того, ни с сего обуял, попил чаю и в пять в начале шестого, уснул. А в половине восьмого уже встал, умылся и на вокзал.
Устал. Ничего хорошего от поездки на этой не жду. Уж больно нескладно все получается.
22 ноября 92 года
Опеченский Посад. Доехал вполне благополучно, если не считать того, что с Ровного пришлось идти пешком и я уже почти дошел до того места, где туристы устраивают свои соревнования, как подобрали меня добрые люди на «Москвиче», довезли до площади и денег с меня не взяли
24 ноября 92 года
Опять дорога. Съездил в Новгород за авансом. Получил 3 тысячи и немного командировочных впрок. Руслана не было, он уезжал в Москву, вступать в союз писателей России. Заплатил за лицей, повидался с Костей. Разговор с Ириной Петровной – учительницей физики и завучем. […]
25 ноября 92 года
6:10 Еду в Санкт-Петербург. Мороз поотпустил. Снег идет. Наверное снег шёл всю ночь. Не выспался. Во рту горечь от выкуренной в тамбуре сигареты.
Ивановский поезд опоздал и теперь еле тащится. Вагон, в котором еду, едва ли не последний. Бросает его, кидает, писать неудобно.
Однообразные питерские пригороды потекли из за окном. Тосно. Чахлый болотный лесок.
10:35 Спор разгорается. Теперь уже не двое спорят: крепкий громогласный гражданин в тулупе и маленький усатый мужичишко, а все купе. Первый напоминает мне Мишу Зиминова, такой же демагог
13:05 Ленинград. Гришу, слава Богу, дождался. Сижу в его комнате, жду когда он пожарит картошку. Сегодня, как и в тот раз, по случаю моего приезда, отключили воду, туалеты не работают и хлеба у Гриши нет
{Вклейка из записной книжки}
25 ноября 92 года
Еду в Питер. Спать хочу. Лег в третьем часу, встал в начале восьмого. Вчера ездил в Новгород. Было очень холодно: морозно и ветрено. Спор в соседнем купе. «Ранние христиане… идея Маркса в корне безнравственна… без-нра-вст-венна» — мужик в черном мужицком тулупе произносит эти слова с расстановкой Его визави—маленький черноусый сморщенный мужичишко.
26 ноября 92 года
Большой старый парк с Верхним и Нижним прудами, речка Карость (?) бежит в овраге среди черных округлых валунов и захламленных берегов, поросшая деревьями. Форт Красная горка, форт Серая лошадь, штабеля торпед. Гриша. Японский павильон недавно открыта для экскурсий. Листья на снегу. Замерзшие пруды… женщины в широком перехваченном в талии плаще и сумкой на правом плече… махнула кому то рукой
Церковь Михаила Архангела, еще не обжитая, пустая, холодная с новосделанным алтарем. Свечи дрожат на блюде перед большой темноликой иконой. В церкви каменные полы и уборщица точно так же, как это было бы на вокзале, гоняла посетителей: «Отойдите, видите здесь мокро. Я убираю»
26 ноября 92 года
17:15 Возвращаюсь усталым, измученным. так и не нашёл для Константина. Да и кто даст? Есть некоторые надежды на Новобанк, но насколько они серьезны покажет время. в электричке холодно и неуютно: ободранные сидения, грязь, мрачные, отрешенные лица.
27 ноября 92 года
Весь день готовились к приезду гостей, но они так и не приехали. Костя сказал, что нашлись у них какие то срочные дела и приедут они не раньше, чем через две недели. Мы ходили встречать его к московскому поезду. Очень холодно было
28 ноября 92 года
Мороз за 20 градусов. Ходили за ваучерами отстояли около часу в смиренной старушечьей очереди, но ваучеров нам не досталось, к тому же меня в списках не оказалось. Я промерз до костей, а вечером заколотил меня озноб. Не помогла и горячая ванна, скорее усугубило только дремавшую болезнь
29 ноября 92 года
Воскресенье.
23:50
К ночи опять стало хуже: разболелась голова, знобит и морозит. Утром еле встал, и опять лег: температура 38, 6. После таблетки немного поотлегло, но ненадолго,-снова за знобило и я снова лёг, — не то спал, нет он дремал в полузабытье.
Костя уехал на автобусе в 17:30, одевшись в тулуп. […] Люда ходила его провожать и очень замерзла.
Володя забегал перед отъездом. […] Только и успел, что наскоро съесть тарелку щей и выпить рюмку калгановой настойки. Он обещал похлопотать насчёт костиной для поездки в Англию в толстовском фонде.
30 ноября 92 года
2 часа ночи. Холодно. Голова болит и не лезет в эту большую усталую голову ничего умного. Лягу я, пожалуй, спать. Утром приедет Гриша.