1 марта 94 года
08:45 Уезжаю. Ночью сильно болела голова, и я боялся, что это как раз та боль, которая не отпускает сутками, но, по счастью, все обошлось и сегодня я чувствую себя вполне сносно. Морозное, с инеем и туманом, утро.
Разговаривал вчера с Леной Беляковой…
2 марта 94 года
01:20 Вот и наступил день моего рождения, а точнее— пока что только ночь. Никакой радости по этому поводу я пока не испытываю. Мне, увы, не принадлежит ни день, ни ночь. к вечеру придут гости, люди для меня совершенно чужие и мне надо будет сними сидеть за одним столом, принимать поздравления, есть и пить, разговаривать, смеяться, поздно вечером провожать их, мыть посуду… да еще днем хлопотать с закусками.
А я бы вместо этого лучше бы посидел за письменным столом
12:30 Утром меня разбудил звонок из Екатеринбурга. Саша первым поздравил меня с днем рождения. Потом Люда— с подарками. Подарков было много: две рубашки (пестрая из фланели и зеленая, армейского покроя), тонкий шерстяной свитер, шампунь, одеколон…
Утром был мороз. Минус двадцать четыре. Вот такая нынче весна. А днем— тепло и солнечно. Уйти бы куда-нибудь, а еще лучше— уехать и не тратить благословенный день на суету, связанную с ожиданием гостей.
Принесли телеграмму от Саши Петрова, от мамы с Наташей, открытку от Гены Васина… А вечером, когда пришли гости и началось то грустное веселье, которые давно уже меня не веселит, по недоразумению называясь праздником, позвонил Гриша, поздравил прекрасным стихотворением, специально для меня написанным, потом Руслан, Славик Тараскин… Я всех благодарил, всем что-то говорил, а на душе кошки скребли
3 марта 94 года
Как тяжело и смутно на душе, как грустно и одиноко! Почему-то приходят мысли о смерти (прости, Господи, меня за них!) и не уходят, как незваные гости
“… Завтра я буду дома, завтра я буду пьяный… А я нашел другую, хоть не люблю, но целую, а когда ее обнимаю, все тебя вспоминаю…” песню эту пел Саня Васищев— смешной и наивный парень из Казахстана. Теперь ее поют по радио
4 марта 94 года
…
23:45 Весь день провёл в четырех стенах. Сделал мало и к вечеру впал поэтому в дурной расположение духа. Да ещё телевизор испортился. Что-то там моргнуло и экран погас, а звук остался. Дело, похоже, серьезное. И хоть смотрю я телевизор мало, это меня расстроило.
5 марта 94 года
13:50 Мошенское. Приехали и уже около часу гуляем по райцентру. А.И. на работе, ключа на условном месте нет. Люда отправилась за ним в интернат, а я присел на пенек у поленницы и пишу, грея чернила в ручке своим дыханием. На солнце тепло, но ветер дышит холодом.
6 марта 94 года
14:45 Ясный солнечный день, голубые тени на снегу
А на душе такой мрак, такая мгла…
Вспомнилась школа. Майский день… Ветер несет в раскрытые окна запах сосны и багульника, цветущих на болоте.
7 марта 94 года
10:00 Любытино. Добираюсь до Малой Вишеры таким вот кружным путем. Автобус до Боровичей еще плёлся, чихал и скрежетал мотором, дважды в дороге останавливался и шофер ковырялся в моторе, повергай меня в тоскливое состояние обреченности. Я сразу вспоминал, что автобусное расписание составлено не в мою пользу я опоздываю сначала на один рейс, потом на другой… Слава Богу на этот успел и, заплатив полторы тысячи рублей, имею надежду прибыть до места примерно в половине первого.
Метет. Февраль, наконец то проявил свой норов, воротившись в середине марта.
В Вишере меня ждут брошенные на полуслове дела, коих у меня такая уйма, что не знаю как я с ними и разберусь. Как-нибудь справлюсь.
Вошел бородатый дремучий мужик, пахнущий дымом, и забормотал косноязычно про то, как он устал, шел пешком, ни лошади, ни машины, и скоро, на дороге, ему выходить. Одет он в длинное черное пальто
– Гороху я купил, он здесь недорогой. 25 рублей килограмм. Извините за болтовню. С праздником, дорогая. Завтра праздник. Погорелка. Странный человек вышел в Погорелке
20:35 Малая Вишера. Усердно работаю, высекая искры из старушки-“Оптимы”. За праздник, надо сказать, я поотвык от работы и дело двигается пока что медленно и неохотно.
8 марта 94 года
03:20 Ветер выдувает из моей комнаты ненадежное (нестойкое) коммунальное тепло, дребезжит отставшим стеклом и сечет в окно снегом. Холодно, и, чтобы согреться, я гоняю чаи и слушаю старые пластинки. Стучит на столе будильник, дымиться в кружке горячий чай а я, пребывая в здравом уме и твердой памяти, невольно отбываю из вещественного мира в мир бесплотных теней и зыбких, переменчивых, воспоминаний, возникающих по прихотливой воле сознания. Шипит и потрескивает игла, а мне кажется, что это прошлое пылает, шипя и потрескивая, бездымным и бесцветным пламенем. Вот у него я и греюсь, как у костра на берегу озера. И мне уже не сорок четыре, а семнадцать лет, и сейчас я окажусь на нарах в тесной закопченной землянке, полный комаров. И вновь покатится из тьмы в тьму
[…]
9 марта 1994 года
08:40 Встал необычно рано, в восьмом часу. За окном тускло отсвечивали лужи. город лежал в тусклом мареве ненастного утра. Грязный затоптанный снег, сильно подтаявший, стал еще чернее, безобразнее. И холодно стало от одной мысли, что надо выходить из дома, куда-то идти или ехать. В Новгород сегодня я скорее всего не поеду, созвонюсь с Леной, договорюсь на завтра
09:30 Утро так и осталась серым и скучным, каким оно и пробудилось. Качаются на ветру черные от дождя кусты, трепещут вылезшие из-под снега былинки.
Холодом подуло. До чего же тусклый и тоскливый день выдался сегодня. Дрожит от чего-то рука.
[…]
Март плескается в лужах, как воробей, после долгой зимы. Город облупился и поскучнел. С него точно глянец сошел.
Дневник мой тянется необыкновенно долго, в эту тетрадь уместилась почти девять месяцев. Обычно я расправляюсь с ними скорее, за полгода, а то и раньше. В Москве, однажды, мне хватило общей тетради всего на два месяца. Я тогда жил в общежитии на улице Шверника, которые называлась коротко и просто ДАС (дом аспиранта и стажера)
Какой, однако, утомительно скучный вид открывается из моего окна! Блекло—серое небо, грязный снег навевают тоску и сонливость.
[…]
—Тетрадь 46—
13:40 Тетрадь эту, сорок шестую по счету, начинаю Костиным “Паркером”. За окном дымится серенький, ненастный день с дождиком и ветром, превратившим город в гнилой Сиваш. Сыро, мозгло, неуютно. К этому после зимней опрятности еще надобно привыкнуть.
Завтра собираюсь в Новгород. Если удастся поговорю с мистером Савэджем. Завтра он будет в лицее.
Спать хочу. Утром встал рано и весь день провел на ногах.
Вечером. Дочитал “Истинную жизнь Себастьяна Найта”. Что-то не понравилась она мне. То ли я не дорос до американизированного Набокова то ли в романе сём допущен какой-то изъян.
10 марта 94 года
01:50 устал. Сердце ноет. Пью корвалол, валидол под языком держу, но все равно болит.
11:30 Новгород. Лицей. Пишу в кабинете Ел. Федоровны, слушая, как мистер Саведж мучает очередную претендентку на поездку в Англию. Ангельским голоском, путаясь и стесняясь, она ему что-то отвечает, а он напористо спрашивает еще и еще…
А вот и Тюрин. Слышу его высокий трескучий голос
11 марта 94 года
Мучаюсь давно забытыми муками похмелья. И поделом: зачем-то напился вчера с Русланом до такой степени, что не помню, как ложился спать. Проснулся от головной боли, потолок надо мной ходил ходуном, и чувствовал я себя потерпевшим крушение Робинзоном, которому никто не поможет. Что мне оставалось? Стиснув зубы, переживать, а точнее— перемогать вполне заслуженную кару. Весь день, до пяти часов, я лежал пластом, не в силах голову поднять. Ничего организму не принимал. Питье, едва согревшись в желудке, вылетало в унитаз. таблетки не помогали, и зря я глотал отечественный цитрамон и заграничный аспирин.
Полегчало мне только к вечеру. И я зарекся отныне пить больше трех рюмок водки.
Пишу я, строго говоря, уже не 11 а уже
12 марта 1994 года
поскольку время давно перевалило за полночь и сейчас уже двадцать минут пятого. Не спится. Сердце болит непереносимо, и мне пришлось встать, чтобы не беспокоить Гришу (нам постелили с ним в его кабинете, я уже надоел ему, скрутившись боку на бок) и устроиться за письменным столом, положив под язык таблетку валидола
Сердце маленько поотошло, поотпустило. Но спать я так и не хочу и самое лучшее для меня сейчас идти на вокзал и уезжать с пятичасовым автобусом.
Так я, пожалуй, и сделаю. Все равно не сплю.
05:15 Уезжаю. Сердце так и жмет. Давно оно меня так не донимало.
Я шел по спящему, пустынному городу мимо каких-то замызганных скучных заборов. Фонари желто дрожали в лужах, и было непривычно тихо и пусто на вокзальной площади, заставленной коробками ларьков.
Гриша я оставил записку и потихоньку, стараясь не шуметь, открыл дверные запоры, запутавшись в них поначалу, и вышел.
13 марта 94 года
23:35 Прощеное воскресенье подходит к концу, исчезая сыром пологи ночи. Проснулся я рано с желанием работать, но машинка простояла на столе без дела. Я кинулся наводить порядок к приезду Люды и размотал время на пустяки. В последние дни я слишком часто транжирю его попусту. и уж совсем никуда не годится тратить время на заурядное пьянство.
В субботу приходил Володя Михайлов с февральским номером “Спасения”, в котором напечатаны два моих материала: “Там, где растет сон-трава” под псевдонимом Владимир Константинов и “На пепелище”, подписанный моей фамилией, и еще там Володина статья о Владимире Андреевиче Гусеве с фотографиями Саши Захарова.
Угостил Володю лимонной настойкой, и угораздило меня прогуляться с ним до конца Лесной, где попали мы на вечеринку в общежитии. Я там не задержался, ушел, выпив самую малость, но все же
14 марта 94 года
В работу теперь надо бы на себя загонять, как отвязавшуюся лошадь. Роюсь в бумагах, поминутно отвлекаясь и ничего, кроме раздражения собственной деятельностью, не испытываю.
В Мошенском ограбили местную церковь, унесли дорогие старинные иконы и вот совсем недавно их вернули, положив на порог перед дверью.
15 марта 94 года
09:50 Сон. Книги на полках, громадные залежи великолепных книг. Я прекрасно помню, как держал их в руках, перелистывал, разглядывал толстые золоченая корешки и великолепные гравюры, испытывая радостное потрясение от обладания таким богатством.
18:20 Мокрый снег. Холодно, серо. Впрочем, я вижу это из окна, уже вечереющего, и могу только догадываться каково сейчас на улице.
16 марта 94 года
22:25 Приходил Александр Трофимович Карташов с 8й Пионерской. Телевизор он отремонтировал быстро, заменив лампу 6П—44С (сгоревшую) на лампу 6П—36С. Денег с нас он не взял ни копейки, сказал только, чтобы лампу такую ему нашли. Когда мы сели с ним за моим столом и выпили по стопке лимонной настойки, он стал рассказывать о себе и рассказал историю свою чуть не сначала до конца. Рассказчик он, надо сказать, плохой, но человек очень хороший и по-своему интересный.
Служить начал в 42м. У нас тогда квартира вал командир зенитно-арт. дивизиона. А мне было уже в ту пору 17. Он и предложил служить у них в связистом. Полгода я простоял здесь. дивизион был раскидан на три объекта: один— на Мсте, с другой— в Вишере, 3 —
А потом служил в Карелии…
В Литве курганскую группировку окружали. Ни разу не был ранен за всю войну, хотя у телефонистов судьба переменчива: нет связи ползи— налаживай.
После войны надеялся домой вернуться, а тут набор на Дальневосточной фронт. Прошел комиссию, Проверку по части образования и вот я снова прохожу курс молодого бойца на о.Русский. Это недалеко от Владивостока. Назначили меня киномехаником и радиотехником, а по военной специальности я был электриком. На американском минном тральщике. Занятия. Тут я стал понимать что такое эл. ток, напряжение и все такое. Интересно мне было. Да еще товарищ такой же попался. мы с ним на пару р/пр-к собрали. 3х диапазонный, даже голос Америки по нему слушали. Прослужили в общей сложности 7,5 лет. Домой вернулся с самодельным р/ приемником и собранным вместе с ним проигрывателем. Все это было встроено чемоданчик от патефона. И еще немецкий аккордеон мне подарили. Я его тоже собой привез. Приехал вишеру, грязища по колено. Братья меня встречают. А у нас на 8й Пионерской ещё и света нет. В 50м сыграли свадьбу. Свет уже подвели к тому времени и я музыку крутил через громкоговоритель, на всю улицу. Я тогда на радиоузле работал, а размещался он в доме, где теперь военкомат.
Потом устроился в (неразб.) сигнализации и связи. Первый телевизор КВН появился в городе в 57 году. Экран с ладошку, линза. А через год примерно и я собрал почти такой же.
Заядлый охотник. Чучела делаю. Каких у меня только нет! Голова лося, кабана, белка, лисица, волк, мышь и даже змеи… Сам этому научился. Книжку купил и по ней. Мои чучела в об-ве охотников стояли, а теперь, смотрю, они в баре “Охотник”. Обидно мне стало. Лучше бы в музей… Я же их не на продажу делал
Машина. Знаете мою машину? У меня одна такая. Я её года 3 делал и служит она мне уже 25 лет. Подремонтирую немного и никаких хлопот. Три год я с ней возился и очень своей “Белкой” доволен. Двигатель от инвалидки первого выпуска. Запчасти есть. Куда захотел, туда и поехал. Вот только бензин теперь кусается. Стоит она у меня нынче без дела.
Егерем был, домик в лесу на черной речке построил. все там было: и запас продуктов— соль, крупа, тушенка, сахар— и свет от аккумуляторов, и даже р/приемник свой туда поставил. Долго там все лежало на своих местах, никто ничего не трогал. Но потом все же, ближе уже к нынешнему времени, все разворовали, сперли приемник— подарок друга. Жалко. Такая там была красота, тишина, такой покой…
В М.В. я попал на 101 километр. Отец в Питере был извозчиком. Дом имели, обстановку хорошую. арестовали его, посадили в Кресты, золото все требовали у него. А какое золото— пятеро детей мал мала меньше? Ст. сестра умерла еще в Питере. Когда приехали сюда, я учился в 4 классе. Мне так понравилось здесь! Лес рядом, тетерева, утки… Я и не видел-то ничего подобного. отец и тут стал извозом заниматься купили 3 лошади, и он дрова, грузы всякие возил сперва частным порядком, а потом в артели. Лошадь подохла и его за свою собственную лошадь опять судили
17 марта 94 года
19:05 Чудово. Устал, как пес. Бардак, кругом бардак. Прежний в сравнении с ним кажется детским лепетом. Руки дрожат от усталости и нервного напряжения. Столько лиц, разговоров.
18 марта 94 года
Опять еду в Чудово.
15:30 Чудово утопает в грязи, которую уже не в силах прикрыть выпавший ночью снег, смущающий глаз неизменной своей белизной. В центре города— барахолка, обнесенная для порядка металлической сеткой. продают везде одно и то же: заграничное барахло однообразно пестрая и собственного производства шапки, кофты и свитера.
19 марта 94 года
23:50 Старые песни уносят в старые годы со всей их наивной простотой, со всеми, Кто был с нами тогда и кого уже нет и не будет никогда. “Вальс устарел, говорит кое-кто, смеясь…” когда я слышу эту забытую песню, невольно вспоминаю танцы в нашем старом клубе со всем его убогим интерьером, казавшимся тогда значительным и чуть ли не помпезным.
20 марта 94 года
14:55 “Время проходит, но не исчезает кавычки” Фразу этого я услышал по радио и она показалась мне точной. Миша Зиминов звонит, жалуется на жизнь. одно и то же повторяет изо дня в день, не замечая нелепости своих жалоб.
Приходили Таня с Ирой. Точнее сказать, заходили по пути в магазин или наоборот из магазина. Прошли в комнату не раздеваясь, так в шубах и пили кофе. Просидели, однако, с полчаса. Таня рассказывала, что на днях умерла мать Костиной одноклассницы Н. Б., тихая, кроткая женщина лет пятидесяти. Швейная фабрика, где она работала швеёй, полгода уже стоит, и она жила на те 14 тысяч, которые им платили. Да и те на себя не тратила, все отдавала дочери, а сама голодала. И до такой степени до оголодало, что лишилась всяческих сил и умерла, в сущности, от истощения. Таня рассказывала жуткие Подробности о том, как падала она не в силах дойти до поликлиники, как сидела в нетопленой квартире… “Я предлагала ей перейти к нам, а она сказала, что боится переходить, что всю жизнь отработала на фабрике, а тут надо учиться, а она не может… У нее тут как-то, один за другим, умерли два брата. А она такая, что просить никуда не пойдет, да еще все о Наташе беспокоилась… Вот и умерла.
Господи, упокой душу её. Поразительная покорность судьбе, жертвенность не менее поразительная. Рука не поднимается осуждать её, но нельзя же ведь так жить, доведи себя до крайнего самоуничижения. В дочери она души не чаяла, ею жила. Это видно было и со стороны. А дочь в силу малого разумения и некоторой избалованности и не заметила, поди, что твориться с матерью. Да и что может сделать семнадцатилетняя девушка, когда государство топчет слабых граждан своих, не замечая их мук, не слыша их стонов.
У меня не выходит из головы эта покорная смерть, которой никто не заметил, точ так теперь и должно быть.
25 марта 94 года
01:55 Все воскресенье просидел дома, но сделал ничтожно мало, кидаясь с дела на дело и ни одно дело не доведя до конца.
Никак не привыкну к этой тетради. Чем-то она меня раздражает, а чем— я не пойму и пишу я в ней плохо, плоско, коряво
03:00 Переделываю материал о Званке для “Провинциала”, меняя на ходу замысел. Грабеж и осквернение святынь. Мошенское. Украли иконы и через какое-то время вернули, подложив под дверь. святые места Люди привыкли к осквернению святых мест, уничтожению кладбищ. Наши кладбища, чужие…
День весеннего равноденствия
26 марта 94 года
Опеченский Посад. Тишина необыкновенная. На реке, ближе к той стороне, сидят рыбаки. А рядом— молчаливая толпа зевак. У автобусной остановки встретил Колю Бабурина собравшегося в Боровичи. Договорились встретиться, но у меня опять дико разболелась голова и остаток дня я провел в привычных уже муках. Какая тут могла быть встреча?
Сходили с Наташей на кладбище. Вороны и галки, выжидательно и нетерпеливо наблюдали за нами, рассевшись по кустам и деревьям, и стоило нам отойти от могилы, как они бросались вниз, рассеивая крошки со стола и рисовые зерна.
В понедельник утром бегал в администрацию (до чего неуклюжее слово), разговаривал с Галиной Александровной Константиновой насчет книги о Мошенском. “Все на ваше усмотрение, В.П., как считаете нужным, так и пишите. А гонорар— сколько скажете, столько и заплатим…”
27 марта 94 года
Голова так и болит. И я не знаю как избавиться от этой измотавшей меня головной боли. Ни читать, ни писать не могу. Боль накатывает волнами: то сильнее, глуше…
Сходил в библиотеку. Мелкий сухой снежок сечет в лицо. Улицы пусты и безлюдны. А ведь сегодня— выборы в областную думу и баллотируется в нее купец Глездунов.
28 марта 94 года
12:25 Передки. Жду машину. Она должна прийти в десять, а её всё нет и нет. Нет пока что и Преснякова— уехал в город с молоком. И вот сижу я в пустом и холодном кабинете
16:30 Машина, слава Богу, пришла. Алексей Васильевич, хоть и хмельной, но худо-бедно едет. А сейчас мы стоим на заправке. День солнечный, ясный, от ночного мороза не осталось и следа. Ручьи бегут по дорогам и в каждой луже восторженно сияет солнце.
29 марта 94 года
Малая Вишера утопает в лужах. Никуда не хочется идти. И вообще ничего не хочется делать. Так бывает у меня после изнурительных командировок и нервных перегрузок. Дорого достаются заработки.
30 марта 94 года
То снег повалит, наполнив проем окна белым шорохом, то дождь застучит по карнизу, точно просится в гости. Холодно, сыро и кажется, что и на душе так же холодно и сыро.
Писать надобно каждый день и помногу, чтобы рука не забывала как нужно писать даже если болит голова и ничего не хочется делать. “Начинай! Это единственный способ сделать возможное осуществленным” – говорил Томас Карлейль и был совершенно прав.
31 марта 94 года
19:55 “О чем писать— на то не наша воля”. В каком-то замороженном состоянии пребываю я все последние дни. Надо писать письма, надо начинать книгу, надо, в конце концов, сделать что-то для газеты … Вместо сих благих дел, целыми днями роюсь в старых газетах, пытаясь найти в них хоть что-то полезное для будущей книги. стригу, подчеркиваю, и клею— вот таким развлекаю себя занятием.