По вечерам к нам часто приходили наши соседи Флегентовы: высокий, как пожарная каланча, дядя Федя и маленькая, говорливая, как заводная кукла, тетя Анисья. Они никогда не раздевались, наотрез отказывались садиться с нами за обеденный стол. В тулупах или пальтушках чинно сидели на лавке у печки, рассказывали что-то. Говорила, как правило, тетя Анисья, дядя Федя многозначительно молчал, смоля самокрутку за самокруткой, и изредка, слегка заикаясь, поправлял жену:
- Д-да, не т-так все было, Анисья…
- Да молчи уж ты, - огрызалась она, - слушай хоть готовое-то!
И продолжала свою быструю и невнятную, как весенний ручей, речь…
Но с особым, если не сказать - благоговейным вниманием слушали Флегентовы рассказы моих родителей о том, как познакомились они в забайкальском госпитале на станции Хадабулак, куда отец, как помощник коменданта станции, приходил обедать, а мама подавала молодому красивому офицеру сибирские пельмени. Как записывались потом в сельсовете на затерянной в тайге станции Борзя, где жили в своих кибитках бурято-монголы и старатели с золотых приисков…
…Как шли из Манчжурии составы с боевой техникой и контрибуцией, которую побежденная Япония выплачивала Советскому Союзу, как подолгу стояли они на запасных путях, пропуская литерные поезда с синими «генеральскими» вагонами, с занавесками из китайского шелка и проводниками в строгой полувоенной форме.
…Как отец по какой-то причине остановил однажды поезд, в котором ехал всесильный маршал Малиновский. Не ожидавший такой наглости от какого-то лейтенанта, маршал пригрозил расстрелять молокососа перед строем по законам военного времени… Но вглядевшись в бледное от отчаяния лицо отца, вдруг спросил:
- Курсант Краснов…, ты что ли?
- Я, Родион Яковлевич, - тихо ответил отец.
- Да, я ж этого паршивца лично на губу сажал за то, что не хотел учиться…, - обращаясь к офицерам охраны, только что отобравшим у отца именной пистолет и портупею, сказал он.
- Училище закончил, значит… Мо-ло-дец! А где воевал? На Первом Белорусском? Знакомые места… А здесь давно? Второй месяц, говоришь…
И отечески обняв отца, распорядился:
- Верните офицеру оружие. Он мне жизнь спас…
Как, когда и при каких обстоятельствах отец спас жизнь будущего министра обороны, я так и не узнал.
Бабушка принесла противень с пирогами, приглашая гостей к столу. Флегентовы, как сидели, так и продолжали сидеть в пальтушках, деликатно приняв от бабушки по румяной, только что из печи, кокорке.
- В Сибири их шаньгами называют, - сказал отец, и, к досаде моей, стал рассказывать о том, что я уже не раз слышал: как ютились они с мамой в казенной квартире на станции Оловянная, как переезжали оттуда в Барнаул в теплушке, выделенной отцу, как боевому офицеру, как мама, сидя на узлах и чемоданах, и обмирая от страха, караулила скудное военно-полевое добро, поджидая отца с именным офицерским наганом – грабили в те лихие годы поезда…
Рассказы эти пахли паровозной гарью, дорогами, вокзалами, поездами… Мне запомнились, точно я сам всё это видел, большая, как теленок, собака, маленькая, очень красивая китайская собачонка, страшно и повсюду гадящая. Большая – ирландский сеттер – приносила утром отцу газету, маме – тапочки, а бабушке – щепки для растопки печей.
И про наган в теплушке запомнил я, представляя свою молодую красивую маму с черным, как вороново крыло, пистолетом…
«А где же был я? – невольно задавался я детским вопросом. – Почему они никогда не вспоминают обо мне?» И не мог найти на этот простой вопрос ясного и понятного ответа.