Жара. Воздух тягуч и неподвижен, как мёд. Медовый запах цветущего шиповника и отцветающей персидской сирени плывёт по городу, мешаясь с душными испарениями изнурённой зноем земли и горячего асфальта, который липнет к подошвам и мнётся под ногами, как пластилин. Дремлет на подоконнике большая серая кошка, дремлют в своих цыганских кибитках «челноки», обвешенные пёстрыми полотнами турецкого шёлка и поддельного ситца, дремлют разморённые духотой продавщицы в продуктовых киосках, дремлют застывшие над крышами пухлые заспанные облака...
И в этом сонном клубящемся мареве кружится медленный, как довоенный вальс, июньский «снегопад». Белые от тополиного пуха тротуары и обочины вспыхивают, резво разбегаясь живыми змейками бездымного пламени, когда пацаны, забавы ради, бросают себе под ноги зажжённые спички. Седая строгая старуха с соломенной кошёлкой в руках, грозя сухоньким кулачком, бранится им вслед, а они беспечно жгут спички, толкаются, хохочут и топчут ботинками рыжие всполохи ручного игривого огня, ещё не ведая, какой огонь, какое пламя возгорится на их пути на заре встающего вдали нового века...
И над ними, и над старухой, и над «челноками» в торговых рядах легко и торжественно плывут невесомые хлопья тополиного пуха, возвратившие в сомлевший от зноя город белое безмолвие зимнего снегопада.